Наталья ШУБНИКОВА-ГУСЕВА
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН:
«Нежный хулиган», или Юродивый Христа ради
90 лет назад, в конце декабря 1925 года, в некрологе «Отговорила роща золотая... Памяти Сергея Есенина» Михаил Осоргин с сожалением заметил: «Обычная и принятая характеристика Есенина - талантливый поэт и хулиган. Последний эпитет он дал себе сам и от него не отказывался...» Эта характеристика одного из самых больших, чистых и подлинных русских поэтов бытует и поныне.
Проницательные современники не преминули отметить новизну есенинского героя. «1920 и 1921 годы, - писал в 1926 г. И.Н. Розанов, -- важны в поэтической деятельности Есенина тем, что поэт резче, чем раньше, выразил свое поэтическое лицо, показал себя «нежным хулиганом», найдя новую острую и никем ещё не использованную тему».
Есть ещё одна важная черта «нежного хулигана». Он явно напоминает русского юродивого. Критики, уловившие эту черту, оценили её сугубо отрицательно. Н.Н. Асеев в статье «Избяной обоз» (1922) так писал о Есенине: «И мистика начинает походить на мистификацию, когда из-за простоватых черт пастуха начинает проглядывать смышлёный и хитроватый взгляд прикидывающегося юродивым парня».
В духовном облике Есенина и его стихах, действительно есть что-то, чего не объяснить, не зная о феномене русского юродства. Издавна оно почитается на Руси как народный подвиг, в основе которого лежит социальный протест, стремление обличать и искоренять зло и ложь, врачевать нравственные недуги современников и иносказательно говорить правду сильным мира сего. Юродивым называют человека, который сознательно принимает на себя личину безумия или «похабства», не являясь таковым на самом деле, чтобы в скрытой парадоксальной форме дать духовное, нравственное наставление своим ближним.
Историк русской святости Георгий Федотов пишет: «Необычайное обилие «Христа ради юродивых», или «блаженных» в святцах русской Церкви и высокое народное почитание юродства до последнего времени, действительно, придаёт этой форме христианского подвижничества национальный русский характер».
Ключарь собора Покровского и Василия Блаженного в Москве, священник Иоанн Ковалевский, подготовивший исторический очерк «Юродство о Христе и Христа ради юродивые восточной и русской церкви» (3-е изд., М., 1902, переизд. 1996) пишет: «Лишённые, по-видимому, простого - здравого смысла человеческого, отрешившись от общепринятых обычаев мира и правил общественного благоприличия, они под личиною юродства нередко совершали такие гражданские подвиги, на которые не решались люди, мнящие себя мудрыми (1 Кор. III, 18)... <...> Юродивые нередко вращались среди самых порочных членов общества, среди людей погибших в общественном мнении, с целью исправить их и спасти; и многих из таких отверженных возвращали на путь истины и добра».
Юродством нередко называют такой тип поведения, когда человек самоуничижается, не смиряясь и отрицает общепринятое под личиной наставления, и не вкладывают в это никакого религиозного смысла
Уже в ранние годы сформируется совершенно оригинальный есенинский идеал поэта - лекаря и врачевателя человеческих душ. Идеал-открытие, которого не знала русская и мировая литература. Идеал, помогающий войти в положение каждого человека, понять и принять разные позиции и взгляды, различные голоса и точки зрения, а в результате объективно отразить своё трагическое противоречивое время.
«Каждый стих мой душу зверя лечит» - мысль чисто есенинская. Правда, у Блока есть строки - «Ночь, улица, фонарь, аптека...», в которых «аптека» является одной из составляющих нашей вечной и безысходной жизни. Но для Есенина сам Поэт - врачеватель человеческих душ, воплощает Спасителя мира, несущего людям Божественное слово. Поэтому в статье «Отчее слово» Есенин говорит: «Слово изначала было тем ковшом, которым из ничего черпают живую воду». А позже одному из друзей, писателю Всеволоду Иванову, задает мучающий его вопрос: «Можно ли стихом спасти человека?». Этому нравственному и художественному идеалу Есенин посвятит всю свою жизнь.
В начале ХХ века, по признанию современников, в России произошёл своего рода ренессанс юродства, и колоритную фигуру «святого чёрта» Григория Распутина относят лишь к видимой части айсберга. Кстати, к Распутину Есенин испытывал острый интерес, встречался с ним и, по словам А.Ветлугина, спорил, чья земля сильнее - сибирская или рязанская. Современники называли Есенина (как и Клюева) Советским Распутиным. Своё прозвище Есенин увековечил в шутливой дарственной надписи на книге издателю и коллеге по работе в книжной лавке А.М. Кожебаткину: «Соратнику по картам, по водке и по всей бесшабашной жизни Александру Мелентьевичу Кожебаткину - Советский Распутин С.Есенин. 1921, декабрь».
Простой народ всегда питал к юродивым особую любовь и чувство благоговейного уважения, видя в них высшее проявление мудрости, самоотречения и милосердия, ибо юродивые, скрывая свой ум под личиной внешнего безумия или «похабства», были обличителями нечестивых, утешителями и защитниками несчастных. Любимый герой русских сказок - Иван-дурак похож на юродивого тем, что он - самый умный из сказочных героев, а также тем, что его мудрость скрыта.
В литературе неоднократно отмечались черты юродства в духовном облике М.П. Мусоргского, Ф.М. Достоевского, В. Хлебникова и А.М. Ремизова. Известен художественный тип юродивого, обличающего царя в его неправде, созданный лучшим выразителем народного духа - Пушкиным в «Борисе Годунове». Не могли пройти мимо этого явления в своём творчестве Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, Н.С. Лесков, И.А. Бунин. Даже в русском авангардном искусстве можно увидеть превращение в «юродствующее искусство», родственное своим пафосом крайним формам религиозного мироотрицания.
В.И. Суриков в «Боярыне Морозовой» показал юродивого, благословляющего на вольное страдание боярыню, которая противится велениям царя и патриарха. А Михаил Нестеров, изобразивший символически весь русский народ в своей картине «На Руси», поставил в центре левой «женской» части картины высокого худого старика - Христа ради юродивого - того, кто добровольно принял на себя облик безумца, чтобы взрастить в себе и окружающих людях человека, живущего по зову любви и правды. «Выше этого я не поднимался, - сказал однажды М. Нестеров П.Д. Корину про эту картину, в которой изображён крестный путь русского народа к истине и правде. В 1917 году М.А. Волошин назвал разодранную гражданской войной святую Русь: «Бездомная, гулящая, хмельная, // Во Христе юродивая Русь!».
«Путь юродства, - писал священник Иоанн Ковалевский, - чрезвычайно трудный и опасный путь. Как, подражая иногда безрассудству людей самых низких, сохранять дух всегда возвышенный, стремящийся к Богу, - постоянно ругаясь миру обнимать однако же всех совершенною любовию?! Наконец, как удержать себя от духовной гордости тому, кто, перенося столько оскорблений и лишений, сознаёт, что всё это терпит он невинно и что он совсем не таков, каким его считают многие. Это произвольное, постоянное мученичество, это постоянная брань против себя, против мира и дьявола и притом борьба самая трудная и жестокая».
Не случайно Вл. Пяст называл Есенина «quasi» (от лат. - как будто, мнимый) хулиганом. «Кстати, неужели непонятно, - восклицал он, - что не может быть «шарлатаном» (есенинское слово!) тот, который себя таким называет!». И действительно, Есенин, если верить Мариенгофу, говорил ему следующее: «А ещё очень невредно прикинуться дурачком. Шибко у нас дурачка любят».
Такие дерзкие и странные поступки, как возвращение из деревни в свою московскую квартиру с живой курицей на голове, или роспись стен Страстного монастыря, или «эпический рассказ» о том, как в году 1920-м, в городе Москве, в день именин приятеля не оказалось щепок для растопки самовара и пришлось изрубить две иконы. Гость - человек городской и атеист - не вместил в себя изготовленного таким образом чая; Есенин - «монах и Алёша Карамазов» - похлёбывал стакан за стаканом и скромными тихими глазами омута недоуменно созерцал растерянность гостя...». Рассказ о чае, приготовленном на иконе, вошёл в берлинскую автобиографию поэта, но был «безжалостно выпущен» редакцией журнала «Новая русская книга» (1922, № 5) при еёе публикации.
Яркая литературная метафора «юродского» поведения дана в программном стихотворении Есенина «Исповедь хулигана». В первых строках «самой великой исповеди» Есенин подчёркивает основные черты юродства, бытующие в русском сознании. Они вполне соответствуют созданной апостолом Павлом словесной формуле – «Мы буи Христа Ради...» (1 Кор. 4, 10), которая в духовной среде стала определением целого направления святости. Юродивых почитали в России за «Божиих людей», поэтому Есенин подчеркивает прежде всего избранничество своей миссии и рассматривает её в контексте мифологии жертвы:
Не каждый умеет петь,
Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.
В свете юродского пути становится вполне понятной парадоксальность есенинского героя, несовпадение образа и сути («Сердцем я всё тот же») и сознательное использование личины хулигана во имя нравственного совершенствования человека при всём осознании трудности и тернистости выбранного им пути:
Я нарочно иду нечёсаным,
С головой как керосиновая лампа, на плечах.
Ваших душ безлиственную осень
Мне нравится в потёмках освещать.
Мне нравится, когда каменья брани
Летят в меня, как град рыгающей грозы.
Я только крепче жму тогда руками
Моих волос качнувшийся пузырь.
Феномен юродства позволяет увидеть преемственность, а не резкое отличие, как считает ряд авторов, нового героя - нежного хулигана и пророка из библейских поэм Есенина, потому что «перво-юродами древности» были по сути библейские пророки. Они то и дело «ругались миру», подвергаясь за это оскорблениям со стороны толпы и стоящих за нею блюстителей буквы закона.
Мотивом рождения нового героя является стремление углубить иносказание и подтекст слова, потому что высказывания человека, принявшего на себя подвиг юродства, представляют собой, как правило, особый отличный от общежитейского язык притч, недомолвок, поступков и жестов, нуждающихся в истолкованиях, в «переводе». Очень часто такой «перевод» не обладает исчерпывающей точностью и оставляет простор для читательского раздумья.
По В.Далю притча - «иносказанье, иносказательный рассказ, нравоученье, поученье в примере, аполог, парабола, басня; или простое изреченье, замечательное, мудрое слово». «Притчи Соломоновы, изречения. Притчи Евангельские - иносказания: в притчах бо вам глаголю, сказал Спаситель».
Русский человек всегда ценил иносказание и мудрость притчи и слагал о ней пословицы и поговорки: «Красна речь с притчею», «Над кем притча не сбывалась!», «Против притчи не поспоришь», «На притку и железо ломается» и др. Иносказание является неотъемлемой частью русских загадок, пословиц и сказок: «Сказка - ложь, да в ней намёк - добрым молодцам урок».
Есенин с юности проявлял особый интерес к народным легендам, сказкам и притчам, прекрасно знал сборники сказок А.Н. Афанасьева и сам записывал в 1915 году в Константинове сказки и песни. Скорее всего, тогда же им были записаны три притчи о Николе, добром страннике и «милостнике», которого называли заместителем Бога на русской земле - «Николин умолот», «Свеча воровская» и «Калёные червонцы». Позже они были «переданы» Есениным писателю А.М. Ремизову, который включил их в свою книгу «Николины притчи».
Блестящее умение поэта использовать язык притчи было интуитивно отмечено некоторыми критиками, но, к сожалению, ни одним не оценено по достоинству. В «Пугачёве», писал, например, Н.Н. Асеев, «его облик затеняется ещё облачней тяготением к этому формальному преобладанию «духа» над «материей», к этой идиотично-хитроватой ухмылке юродивого...».
Образ «сельского дурачка», напоминающего юродивого, который совершает притчеобразные поступки и говорит не всегда понятными иносказаниями («Пей, - нукал он свою палку, - волк пришёл, чуешь - пахнет?»; «Разве есть давеча? Когда никогда - нонче» или «Отгадай загадку <...> - За белой березой живет тарарай»), появляется в повести Есенина «Яр».
Неразрывную связь с землёй, дедовскими легендами, деревенскими мифами передаёт стихотворение «Песнь о хлебе» (1921), которое восходит к иносказанию-притче. Не случайно у Есенина в одном из вариантов стихотворения «Голубень» встречается строка: «Тянусь к теплу, вдыхаю притчу хлеба».
Напомним несколько строк из этого стихотворения:
Вот она, суровая жестокость,
Где весь смысл страдания людей.
Режет серп тяжёлые колосья,
Как под горло режут лебедей.
.................................................
Никому и в голову не встанет,
Что солома - это тоже плоть.
Людоедке-мельнице зубами
В рот суют те кости обмолоть.
И из мелева заквашивая тесто,
Выпекают груды вкусных яств...
Вот тогда-то входит яд белесый
В жбан желудка яйца злобы класть.
...........................................................
И свистит по всей стране, как осень,
Шарлатан, убийца и злодей...
Оттого что режет серп колосья,
Как под горло режут лебедей.
В этом стихотворении звучат не только социальные мотивы противостояния города и деревни и гибели природных, естественных основ народной жизни, но и вечные трагедийные темы её суровой жестокости. Такое же трагедийное столкновение социальных и природных законов жизни даётся в «Пугачеве» на более широком материале. Причём в поэме Есенин использует не только евангельские мотивы, но и воскрешает, порой в прямо противоположном значении, библейские мифы и притчи: превращение камней в хлеба, об Иисусе и его двенадцати учениках, о предательстве Иуды Искариота за 30 серебренников и др.
Но это уже сюжет для другого рассказа...
