ВСТРЕЧА В КРЕМЛЕ
(ПОЭТ ЛЕОНИД МАРТЫНОВ)
Продолжаем публиковать заметки Юрия Михайловича Каменского – известного московского металлурга, участника необычных марафонов и свидетеля ряда интереснейших событий.
В 1974 году Государственной премии был удостоен спектакль МХАТа «Сталевары». Этому предшествовали некоторые события, которые оказались связанными с Московским металлургическим заводом «Серп и молот». Приняв к постановке пьесу Г. Бокарева, режиссёры и артисты прославленного театра решили, что для глубокого проникновения в описанные драматургом коллизии и характеры им не хватает собственного знания, ощущения среды, в которой разворачивается действие пьесы. И они обратились к руководству завода, получили согласие на помощь и поддержку и в течение нескольких недель осваивали заводскую атмосферу – в прямом и переносном смысле. Основное время они провели в первом мартеновском цехе, но пару раз были и в нашем, втором мартеновском. Особенно их интересовало, действительно ли жизненны те конфликты, на которых держался внутренний накал пьесы. Но, как выяснилось, и изобразительная сторона горячего труда сталеваров их интересовала не меньше. Поэтому, когда мы пришли на премьеру спектакля и во втором акте увидели на сцене МХАТа настоящую рабочую площадку мартеновского цеха, и когда артисты театра, одетые в рабочие спецовки, профессионально, классно проводили заправку печей, а в воздухе (до сих пор не понимаю – как был создан этот оптический эффект?) надо всей сценой повисла мельчайшая магнезитовая пыль – зал взорвался бурными аплодисментами, которым позавидовал бы сам Шекспир...
Теперь понятно, почему на торжественную церемонию по вручению Государственных премий за 1974 год, которая проходила в Кремле, в одном из залов Большого Кремлёвского дворца, в числе других гостей была приглашена и группа металлургов «Серпа и молота»...
Пришли мы туда в точно оговоренное время по пригласительным именным билетам, прошли через ворота Спасской башни, и нас провели в вестибюль здания, где должна была состояться торжественная церемония.
Оказалось, что среди лауреатов Государственной премии за 1974 год был и известный советский поэт Леонид Мартынов. В шестидесятые – семидесятые годы его талант расцвёл новыми красками. Один за другим вышло несколько стихотворных сборников, включавших стихи, поэмы, а также многочисленные переводы – от античных авторов и поэтов средневековья до поэтов наших союзных республик и зарубежных стран. Помню, что я ощутил внутреннюю дрожь, когда после завершения торжественной церемонии вручения Государственных премий, после поздравлений артистов и режиссёров спектакля «Сталевары», подошёл к Леониду Мартынову и поздравил его с высокой наградой. Мне хотелось выразить свое искреннее восхищение стихами этого замечательного поэта, такими, как
И вскользь мне бросила змея:
«У каждого судьба своя...»
Но я-то знал, что так нельзя –
Жить, извиваясь и скользя...
Или:
Что-то физики в почете,
Что-то лирики в загоне –
Дело не в сухом расчёте,
Дело в мировом законе...
Из этих четырёх строчек выросли знаменитые диспуты шестидесятых годов...
За неимением другого (в Кремль с собой ничего лишнего брать не положено...) я взял свой входной билет с приглашением на торжественную процедуру и, написав на его обратной стороне несколько тёплых слов, вручил Леониду Мартынову, пожелал крепкого здоровья и дальнейших творческих успехов – и отошёл в сторонку, чтобы не злоупотреблять его вниманием...
Потом мы, представители завода, походили по этому залу и прилегающим анфиладам – всё-таки не часто приходится бывать в Кремле!
Наконец стало ясно, что торжественная процедура подошла к концу, пора и честь знать... Сдержанные молодые люди помогли добраться до гардероба, я не спеша оделся, подошёл к выходной двери, вышел наружу. Уже стемнело. И тут я неожиданно вновь увидел Леонида Мартынова. Он явно дожидался кого-то, поглядывая на ручные часы и прохаживаясь туда и обратно...
Я подошёл к нему – и тут оказалось, что Леонид Николаевич дожидается ... меня:
– Понимаете, на выходе у меня потребовали пропуск в Кремль – и тогда я понял, что без меня вам отсюда не выйти...
И он протянул мне мой документ с «автографом» на обратной стороне!
Можете представить себе ту гамму ощущений, которая охватила меня...
Мы направились к Спасской башне, отдали свои пропуска, а часовые отдали нам честь... Вышли на Красную площадь, повернули влево. Площадь почти пуста... Мы направились к Историческому музею. Леонид Николаевич спросил, чем я занимаюсь. Я ответил, что работаю старшим мастером на заводе «Серп и молот», и, помедлив («эх, была не была!») признался, что пишу стихи. Сердце колотилось, когда я спросил: «Можно я прочитаю Вам небольшое стихотворение?»
Он согласился послушать. Мы шли, а я читал:
РАБОТА
Мы в строках свои раздумья итожим,
А критики цедят, прикрыв зевоту:
– Стихи ничего, но одно и то же –
работа, работа и снова работа...
И мы, уступая, порою лукавим –
но жизнь
сдирает со строк позолоту...
А всё-таки в стали,
и в слове, и в славе –
работа,
работа
и снова – работа!
Леонид Мартынов искоса глянул на меня... Я осмелел – и спросил:
– Можно, ещё одно? Небольшое...
– Ну, давайте...
ПЕРЕВОДЧИК
А что такое «п е р е в о д ч и к»?
Пустой
бумаги переводчик?
Через границу переводчик
Того, кто шёл издалека?..
Я вам отвечу: это – лётчик,
познавший небо;
пулемётчик,
не отступивший;
и разведчик,
добывший ночью «языка»...
Мартынов хмыкнул и сказал:
– У меня тоже есть стихи о переводчике...
В это время мы оказались у Исторического музея. Леонид Николаевич сказал, указывая на спуск к Манежной площади:
– Мне сюда, в метро. А вам?
Я был переполнен чувствами от такого неожиданного общения с поэтом, но мне не хотелось показаться навязчивым. И я ответил:
– А мне туда – и показал на улицу имени 25 Октября (ныне Никольскую), хотя на самом деле мне нужно было в то же метро... И мы расстались.
...Потом я решил найти те стихи о переводчике, о которых упомянул Леонид Мартынов. Сначала в двухтомнике «Стихотворения и поэмы», вышедшем в 1965 году, я обнаружил стихотворение о женщине-переводчике, которая весь день крутилась в водовороте событий, связанных с приездом иностранного гостя, и под конец безумно устала. Но это было не то... А вот во втором томе я нашёл большой прозаический текст, который назывался «Проблемы перевода». Стал читать, и внезапно обнаружил, что это не проза, а стихи, только записанные из какой-то «военной хитрости» или из озорства в строчку...
Не могу не воспользоваться случаем, чтобы познакомить читателя с этим замечательным произведением, которое я для удобства чтения переписал всё-таки в стихотворной форме:
ПРОБЛЕМА ПЕРЕВОДА
Я вспомнил их, и вот они пришли.
Один в лохмотьях был, безбров и чёрен.
Схоластику отверг он, непокорен,
За что и осуждён был, опозорен,
И, говорят, не избежал петли.
То был Вийон.
Второй был пьян и вздорен.
Блаженненького под руки вели,
А он взывал: «Пречистая, внемли!
Житейский путь мой каменист и торен.
Кабатчикам попал я в кабалу.
Нордау Макса принял я хулу,
Да и его ли только одного!»
То был Верлен.
А спутник у него
Был юн, насмешлив, ангелообразен,
И всякое творил он волшебство,
Чтоб всё кругом сияло и цвело:
Слезу, плевок и битое стекло
преображал в звезду, в цветок, в алмаз он
и в серебро.
То был Артюр Рембо.
И, может быть, толпились позади
Ещё другие, смутные для взгляда,
Пришедшие из рая или ада.
И не успел спросить я, что им надо,
Как слышу я в ответ:
– Переводи!
– А я сказал:
– Но я в двадцатом веке
Живу, как вам известно, господа.
Пекусь о современном человеке.
Мне некогда. Вот вы пришли сюда,
А вслед за вами римляне и греки,
А может быть этруски и ацтеки
Пожалуют. Что делать мне тогда?
Да вообще и стоит ли труда?
Вот ты, Вийон, коль за тебя я сяду
И, например, хоть о Большой Марго
Переведу как следует балладу,
Произнесёт редактор:
«О-го-го!
Ведь это же сплошное неприличье!»
Он кое-что смягчить предложит мне.
Но не предам твоей сатиры бич я
Редакционных ножниц тупизне!
Я не замажу кистью штукатура
Готическую живопись твою!
А «Иностранная литература»,
Я от тебя, Рембо, не утаю,
Дала недавно про тебя, Артюра,
И переводчиков твоих статью:*
Зачем обратно на земные тропы
Они свели твой образ неземной
Подробностью ненужной и дурной,
Что ты, корабль свой оснастив хмельной
И космос рассмотрев без телескопа,
Вдруг будто бы мальчишка озорной,
Задумал оросить гелиотропы,
На свежий воздух выйдя из пивной.
И я не говорю уж о Верлене –
Как надо понимать его псалмы,
Как вывести несчастного из тьмы противоречий?
Дверь его тюрьмы раскрыть!
Простить ему все преступленья:
Его лирическое исступленье,
Его накал до белого каленья!
------------------
* Журнал «Иностранная литература», № 2, 1962 г. (прим. Л. Мартынова)
Пускай берут иные поколенья
Ответственность такую, а не мы!
Нет, господа, коварных ваших строчек
Да не переведёт моя рука,
Понеже ввысь стремлюсь за облака,
Вперёд гляжу в грядущие века.
И вообще, какой я переводчик!
Пусть уж другие и ещё разочек
Переведут, пригладив вас слегка.
Но если бы, презрев все устрашенья,
Не сглаживая острые углы,
Я перевёл вас – всё-таки мишенью
Я стал бы для критической стрелы,
И не какой-то куро-петушиной,
Но оперённой дьявольски-умно:
Доказано бы было всё равно,
Что только грежу точности вершиной,
Но не кибернетической машиной,
А м н о ю это переведено,
Что в текст чужой с в о и вложил я ноты,
К чужим с в о и прибавил я грехи,
И в результате вдумчивой работы
Я всё ж модернизировал стихи.
И это верно, братья иностранцы!
Хоть и внимаю вашим голосам,
Но изгибаться, точно дама в танце,
Как в данс-макабре или контр-дансе,
Передавать тончайшие нюансы
Средневековья или Ренессанса –
В том преуспеть я не имею шанса,
Я не могу, я существую сам!
Я не могу дословно и буквально,
Как попугай вам вторить какаду!
Пусть созданное вами гениально –
По-своему я всё переведу,
И на меня жестокую облаву
Затеет ополченье толмачей:
Мол, тать в ночи, он исказил лукаво
Значение классических вещей.
Тут слышу я:
– Дерзай, имеешь право.
И в наше время этаких вещей
Не избегали.
Антокольский Павел
Пусть поворчит, но это не беда.
Кто своего в чужое не добавил?
Так поступают всюду и всегда!
Любой из нас имеет основание
Добавить, беспристрастие храня,
В чужую скорбь своё негодованье,
В чужое тленье – своего огня.
А коль простак взялся бы за работу
Добавил бы в чужие он труды:
Трудолюбив – так собственного пота,
Ленив – так просто-напросто воды!
Прочитав этот великолепный текст и вспомнив скромно сказанное Леонидом Мартыновым, что у него «т о ж е есть стихи о переводчике» – я ещё раз ощутил радость от встречи в жизни с этим весёлым и великодушным Гулливером поэзии...
Юрий КАМЕНСКИЙ
